[buratinoiko]

Название: Свеча на трапеции
Автор: Исфирь
Бета: ТОРЯ ДУБОЩЯ
Рейтинг: R
Размер: мини, 7000 слов
Жанр: романс
Саммари: " – Скучаешь? – спросило существо и чуть приподняло голову вверх, чтобы посмотреть на него. – Бери, не бойся. Я здесь слежу за тем, чтобы никому не было скучно".
Цирк приехал.

Я не знаю, можно ли это сюда, это по сути ориджинал, но Арлекин тут все-таки есть)

Время маскарада наступало, когда в город приезжал цирк. Вернее говоря, цирк привозил его с собой. Самое интересное состояло в том, что никто – совершенно никто, включая лучших гадалок и прорицателей, – не мог сказать, когда это время наступит. Иногда циркачи не объявлялись в городе десятилетиями, а иногда гостили тут неделями чуть ли не каждый год. Город менялся с веками, разрушались старые дома и церкви, возводились новые, город рос, прокладывая дороги все дальше и дальше, но цирк и маскарад оставались всегда.
Поэтому никто не мог предплоложить, что цирк появится именно тогда, когда вся семья Джонатана уедет на отдых в теплые страны, а сам Джонатан останется жить у дядюшки. Если бы мама и папа знали, они никогда не оставили бы его с эксцентричным и слегка чудаковатым дядей Джеффри; если бы они знали, плевать им было бы на все те дни, которые Джонатан пропустил бы в дорогом и престижном университете. Эксцентричным дядю называли родители, сам Джонатан считал, что тот просто сумасшедший, не опасный для окружающих, но все-таки… Но на этот раз его придурь оказалась устраивающей юношу по всем параметрам. Джонатан никогда не видел цирк и никогда не примерял на себя маску. При жизни дяди цирк приезжал дважды, и оба раза он бывал там. Родители говорили сердито, что приличные люди туда не заглядывают. Дядя улыбался и отвечал, что, надев маску, приличные люди перестают быть таковыми, и на улицах, действительно, не встретишь ни одного.
Циркачи проехали сквозь весь город и остановили свои разноцветные фургончики на центральной площади, раскинули яркие шатры и понаставили помостов, между которыми курсировали, звонко цокая подковами, худые лошади в масках на мордах и с шелковыми лентами в гривах.
Сегодня утром, вручив ему голубую маску, дядя сказал, что они встретятся в шесть вечера у главной сцены. Главная сцена нашлась быстро, а вот найти дядю в громкой гудящей цветной толпе оказалось совершенно невозможно. Джонатан оглядывался по сторонам. Сумерки постепенно спускались на город, но фонари еще не зажгли. Люди вокруг него были высокими и низкими, худыми и толстыми, молодыми и старыми, но все с одинаковым ожиданием смотрели вперед, на сцену, а яркие расшитые маски вкупе с обыкновенной повседневной одеждой скрывали их личности. «Хотя вот этот, справа, – думал Джонатан, - слишком похож на нудного и вечно засыпающего на середине собственной лекции профессора».
Что-то мелькнуло перед глазами и остановилось прямо перед ним, яркое с черным, сверкнуло золото, и перед его лицом оказался блестящий желтым поднос с бутылочками темного стекла.
– Угощайся, пока смотришь по сторонам, – из-под подноса раздался низкий хриплый голос. От неожиданности Джонатан протянул руку и мигом схватил первую попавшуюся бутылку. – Я надеюсь, тебе понравится.
Джонатан никогда не видел, чтобы живое существо так двигалось: вот оно склонилось перед ним, держа поднос на голове, а вот уже уходило прочь, отстукивая звонко по асфальту высоченными каблуками и виляя бедрами, обтянутыми лайкрой в черно-красный крупный ромб. Джонатан моргнул, и существо исчезло в толпе. Он машинально приложился к горлышку, и язык обожгло чем-то сладко-терпким. Он никогда раньше не видел совершенных ног. Собственно, он даже не видел ничего, выше поясницы, но ему и этого хватило. В голове начинало приятно шуметь от выпитого.
– Извини, я слегка припозднился, – дядя неожиданно вывернул к нему откуда-то сбоку и хлопнул по плечу. – Искал знакомую. Не нашел, но после выступления, надеюсь, еще ее увижу.
Джонатан кивнул. Как раз в этот момент сцена осветилась, и в сиянии красно-синих огней перед ними показались два карлика на ходулях, которые двигались так легко и непринужденно, будто бы кто-то подвесил их за ниточки и, невидимый, управлял ими сверху. Карлики пинались ходулями и всячески пытались сбить друг друга, сбивали и падали, но удерживали равновесие в самый последний момент. Они кричали что-то со сцены, и толпа заливалась хохотом, но все звуки глушила музыка, врезалась в уши и затапливала сознание на пару со странным местным напитком. Джонатан отхлебывал и никак не мог разобрать, что это за странно знакомый привкус, как будто из самого детства. Наконец ходульные карлики ушли, но на их месте появились три чернокожие женщины со змеями на плечах, и змеи перетекали от одной к другой, и женщины перетекали так же, как змеи. Джонатан надеялся, что та, на красных шпильках и в черно-красных ромбах, тоже появится, но циркачи сменяли на сцене один другого: дрессировщики со львами, шпагоглотатели, клоуны и летающие высоко, под самым пологом, гимнасты, – а ее так и не было.
Представление закончилось, волшебный напиток в бутылке – тоже. В голове шумело, пульс стучал в виски так же, как каблуки по асфальту, вокруг тоже шумела толпа, среди которой теперь свободно разгуливали полуодетые девицы точно с такими же золотыми подносами на головах, полными бутылочек. Джонатан обернулся, но дяди рядом с ним уже давно не было, и тогда он тоже отправился на поиски. Здесь были все костюмы, кроме того черно-красного, который нужен был ему. Джонатан прошерстил всю площадь вдоль и поперек, но так и не нашел ничего. К тому же, он выпил еще пару бутылочек сладкого, вяжущего язык напитка, и от этого движения стали сначала неточными и легкими, а после – тяжелыми и неуклюжими.
Он шел, уже не глядя по сторонам. К ночи толпа рассеялась, но ненамного, и его все равно пихали со всех сторон. Слева от него зазывала заглянуть в шатер с уродами женщина, которая была бы красивой, если бы не две головы, справа силачи тягали тяжеленные гири. Скоро ему стало нечем дышать, к горлу подступила тошнота, и Джонатан поспешил выбраться с площади на одну из свободных, примыкающих к ней улиц. Цирк ему не понравился, маскарад – тоже. Улица, уходившая далеко вперед, в отличие от площади, была почти пустынна, если не считать возвращающихся домой горожан в масках. Здесь было чуть прохладнее, но ветер ничуть не освежал тяжелую голову. Джонатан шел вдоль дороги в свете фонарей и смотрел по сторонам, только когда ему надо было убедиться, что на пересекающих его путь дорогах нет несущихся на полной скорости машин.
На углу одного из таких перекрестков он увидел то, что безуспешно искал так долго. Перед глазами все расплывалось, но он все-таки видел, как в желтом свете фонаря жадно целуются двое: его видение в черно-красном костюме, на шпильках и с черной гривой волос, спускающихся на спину, и невысокий паренек-эквилибрист, выступление которого так понравилось Джонатану, что он даже запомнил лицо и белый блестящий костюм.
Джонатан встал и смотрел, не мог не смотреть, как руки в черно-красных ромбах по-хозяйски скользят по спине, по пояснице и спускаются на ягодицы, сминая их, надавливая с силой – Джонатан даже издали это видел, и видел, как подставляется под прикосновения и мотает головой тот, что в белом. Здесь было что-то неуловимо-неправильное, и Джонатан понял, что именно в тот самый момент, когда Арлекин повернул голову, посмотрел прямо на него и оказался мужчиной. Он улыбнулся широко и даже помахал рукой, прежде чем Джонатан развернулся и побежал, даже не понимая, куда именно.


Джонатан думал, возвращаясь домой под утро, что дядя его точно прибьет. Как минимум, устроит выволочку и обязательно доложит родителям. Но, на цыпочках прокрадываясь по освещенному серым рассветным светом коридору, он со смесью удивления и радости понял, что дяди тоже до сих пор нет. Голова у него проветрилась, и теперь гудела не от выпитого, а от новых впечатлений. Тело ломило от усталости, а в горле до сих пор першило – Джонатан бежал долго, а потом еще дольше бродил по улицам, потому что его не покидало ощущение взгляда, тяжелого, обжигающего и направленного прямо на него. Он смог убедить себя в том, что это лишь игра воображения, только спустя несколько часов, тогда же, когда и вспомнил, что голубая маска все еще нацеплена на его лицо.
Джонатан снял маску, только оказавшись в своей комнате, и первым делом сунул ее в сумку с тетрадями. У него оставалось всего пара часов, чтобы поспать перед учебой. Джонатан быстро скинул с себя одежду и сразу забрался под одеяло, закутавшись в него по самый нос. Последним, что он увидел, закрыв глаза, была яркая и волнующая картинка: двое, горячо целующиеся ночью на углу. В следующее мгновение Джонатан уже спал.
С утра они с дядей сидели на кухне, с одинаково не открывающимися глазами доедая подгоревший, пересоленный омлет. Тогда Джонатан впервые подумал, что ему не так уж и не повезло с дядей.
– Ну как, понравилось? – спросил тот вяло, без интереса.
– Угу… – промычал, дожевывая, Джонатан. В голове вдруг мелькнула мысль: – Ты не знаешь, кто тот циркач в красно-черном костюме Арлекина? – про каблуки он скромно умолчал.
– Арлекина? – переспросил дядя, подумал и помотал отрицательно головой. – Нет, не знаю. Не видел такого.
– Нашел вчера то, что искал?
– О, да… – дядя расплылся в блаженной, мечтательной улыбке, и сразу стало ясно, что он ничего другого не видел, кроме искомого и найденного.
– Ты вчера поздно пришел, – отметил Джонатан ненароком. – Сегодня тоже задержишься?
– Что? – дядя спешно засобирался, уже отвернувшись от Джонатана к зеркалу в прихожей и причесываясь. – А, да. Наверное. Если что, спи, не жди меня.
– Конечно, – Джонатан кивнул и вылез из-за стола. Ему тоже пора было бежать.
Он не помнил, как прошел день, потому что спал на половине лекций. Зато он отлично помнил, что вчера, вернувшись, он убрал маску в сумку, и теперь она спокойно лежит там и ждет вечера.
На этот раз они с дядей нашли друг друга сразу же, встретившись около большой карусели, где на разукрашенных резных лошадках, слониках и морских коньках катались по кругу дети, радостно визжа от скорости и от летящих им в лицо неизвестно откуда мыльных пузырей. Было красиво, и Джонатан улыбался, уже потягивая странный напиток из стеклянного горлышка и поглядывая по сторонам.
– Нравится? – не без гордости спрашивал его дядя и продолжал в ответ на задумчивое кивание: – Ты походи здесь, погуляй, осмотрись. Здесь столько чудес, что тебе и не снилось. Я только не советовал бы тебе лезть к столам с картами, да и пить здесь тоже не стоит, маловат ты еще. Хотя сам, конечно, разберешься.
– Конечно, – Джонатан продолжал кивать. – А ты не знаешь, сколько здесь пробудет этот цирк?
– Всегда по-разному, – вздохнул дядя. – Никто не знает. Все могут только надеяться, но циркачи – свободный народ, когда захотят, тогда и снимутся с места. Говорят, что это проделки самого дьявола, а кто может разобрать, что ему надо? – закончил дядя философски как раз тогда, когда замедлившая ход карусель окончательно остановилась, и с нее потоком хлынули спрятавшиеся под масками дети.
– Тебя, должно быть, ждут, – прокричал, перекрывая шум от ребят, Джонатан, но, обернувшись к дяде, осекся. Тот уже исчез, бесполезно было даже высматривать, куда именно.
И разом стало пусто. Джонатан опять не понимал, зачем пришел сюда. Он огляделся вокруг, но взгляд ни за что не зацепился. Джонатан сел на черную литую скамейку и снова уставился на проплывающих мимо в радужных пузырях животных. И он точно так же глупо заморгал и заулыбался, когда из-за спины в один миг вывернул все тот же Арлекин и снова согнулся в спине, предлагая Джонатану одиноко стоящую на подносе бутылочку. Джонатан потянулся было за ней, но рука словно натолкнулась на невидимое препятствие. Внутренний голос говорил ему очень правильные вещи: нельзя брать неизвестно у кого крепкие напитки, нельзя желать встречи с ними и радоваться, а иначе за это потом обязательно придется платить.
– Скучаешь? – спросило существо и чуть приподняло голову вверх, чтобы посмотреть на него. Взгляд был все тот же – темные, почти черные глаза прожигали насквозь. – Бери, не бойся. Я здесь слежу за тем, чтобы никому не было скучно.
Джонатан вполне удовлетворился таким объяснением и сжал пальцы на прохладном стеклянном боке. В конце концов, это их работа – развлекать людей.
– Спасибо, – он кивнул и улыбнулся.
– Не стоит благодарности. Лучше пойдем со мной. Я покажу то, что тебе обязательно понравится, – Арлекин протянул ему руку.
Теперь Джонатан рассматривал его, благо там было, на что посмотреть, даже не учитывая скрытую красной маской половину лица. Черные густые волосы, такие, что не каждый гребень возьмет, крупный, с легкой горбинкой нос, белые, сверкающие на смуглом лице зубы и глаза, темные, глубокие, притягивающие к себе.
Джонатан взялся за протянутую ему ладонь. Ладонь была горячей даже сквозь перчатку, и он, чтобы охладиться, отхлебнул чуть-чуть из предложенной ему бутылочки. На этот раз внутри было что-то кисловатое, с легкой перчинкой в конце. «Самое то, что нужно», – подумал Джонатан и сделал несколько больших глотков под насмешливым, но поощряющим взглядом, а в следующую секунду Арлекин подхватил его за талию и повел уверенно вглубь толпы, самоуверенно утверждая, что он, Джонатан, еще не видел здесь ничего, чтобы так небрежно относиться к цирку. Джонатан соглашался – сейчас и правда все вокруг казалось ему более чем интересным и любопытным. Особенно когда его спутник как-то умудрялся протащить его вперед, сквозь вездесущих людей, к самой сцене, а потом, постояв несколько минут, тащил Джонатана дальше, к следующему представлению.
После третьей или четвертой сцены Джонатан начал путаться, а в голове снова все смешивалось в череду ярких вспышек, нарядов и огней. Он видел бегающих по кругу и кувыркающихся через голову разноцветных крашеных пуделей, он видел, как несколько человек подпрыгивают к самому пологу шатра на привязанных к ногам пружинах; видел, как десять больших красно-желтых попугаев перешагивают по перекладинам лестницы; видел девушку, танцующую на вбитых в пол остриями наружу кинжалах, летающих высоко на канатах гимнастов, дельфинов, перекидывающихся цветными кеглями, мальчика, усеянного тропическими бабочками… Спустя некоторое время Джонатан понял, что он начинает сходить с ума от ярких красок, гнущихся людей и прыгающих животных, и что этот напиток, показавшийся ему легким и освежающим, был с подвохом: после него внутри все начинало вспыхивать маленькими теплыми огоньками, загасить которые было невозможно. На следующей сцене танцевали, взмахивая широкими цветастыми юбками и платками, цыганки, и раньше Джонатан, наверное, оценил бы их, но сейчас голова гудела, а тело отказывалось нормально двигаться.
– Тебе здесь скучно? – вздохнул громкой стоящий чуть позади него Арлекин, держа руку на его плече. Рука была тяжелой, твердой и мягкой одновременно. Джонатан смотрел, как взлетают юбки, обнажая стройные загорелые ноги. Он подумал, что был бы не против, за миг до того, как к его спине прижалась чужая грудь, а руки в черно-красных ромбах обвились вокруг него, не давая двинуться, но и не сдерживая.
– Тогда я знаю, что тебе нужно, – за руками последовало горячее дыхание около уха и низкий шепот. Губы чуть коснулись уха, и Джонатан обмяк и повис на руках, благо те держали крепко. Он разом вспомнил тот момент, который застал вчера. Все маленькие огоньки, до сих пор приятно будоражившие его тело, теперь разгорелись кострами в голове и внизу живота. В следующий момент Джонатан понял, что он стоит сейчас между раздвинутых ног на высоких каблуках, что Арлекин выше его на полторы головы и во много раз сильнее, что они находятся в самой гуще людей, и колени начали сами собой подгибаться. Он никогда не сделал бы ничего подобного в трезвом уме. Джонатан откинул голову назад, поднял глаза и уже не смог оторваться.
– Только не снимай маску, – сверкнув в улыбке зубами, сказал мужчина и. наклонившись, коснулся его губ своими.
Джонатан так не целовался никогда, если это вообще можно было назвать поцелуем. Из него выпивали весь воздух и всю душу, потом отпускали ровно на один судорожный вдох, и все начинало снова, язык проникал глубоко в его рот, скользил по деснам, по зубам, по небу, снова исчезал, влажно облизывал губы. Джонатан стонал ему в рот и плавился, не в состоянии стоять на ногах, и единственной рассудочной его мыслью была благодарность рукам, которые его держали, и широким форменным брюкам. Он закрывал глаза, задирая повыше голову, втирался задом в тесно прижатые бедра. Потом открывал глаза, но не видел ничего, кроме цветных теней и вспышек света, и снова закрывал, погружаясь в ощущения.
Когда одна рука сползла с его талии вниз и скользнула в карман брюк, нежно стискивая и поглаживая сквозь ткань его член, перед широко раскрывшимися глазами вспыхнуло белым, ослепило, и дальше наступила темнота. Руки по-прежнему поддерживал его, спиной он прижимался к груди, а сквозь вату в ушах постепенно, набирая громкость, начинала просачиваться музыка. Джонатан тяжело тряхнул головой.
– Я знал, что я все-таки смогу найти здесь что-нибудь для тебя, – услышал он около уха голос, в котором смутно чудилась усмешка, а спустя мгновение его оставили одного. Джонатан оглянулся слишком поздно, чтобы увидеть, куда тот ушел.

Сегодня Джонатан вернулся домой рано. Добежал, не глядя никуда, кроме как себе под ноги, и забрался под душ в надежде хоть немного упокоиться и прийти в себя, но тщетно: горели щеки, уши и даже шея и грудь, но теперь уже от стыда. Это было просто уму непостижимо – то, чем он занимался сегодня вечером. Не он – они… На виду сотен людей. Джонатан с силой дернул себя за мокрые волосы, чуть не вырвав прядку, и это не помогло. Он не знал, как он теперь выйдет на улицу, когда в него все без исключения будут тыкать пальцем. Все будут смеяться над ним в открытую и называть в лицо такими словами, за которые даже он, всегда спокойный и не любящий ссор, должен был бы бить в морду, не глядя. А уж когда узнают родители… Кто-нибудь из знакомых обязательно им позвонит и расскажет, чем промышляет их любимый и единственный сын, их надежда и будущая опора… Теперь Джонатан хотел просто исчезнуть, провалиться сквозь землю.
Он вышел из ванной, растеревшись полотенцем до красноты, но после еще очень долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок на сбитых, противно-влажных от его пота простынях и глядя в окно. Яркие звезды и тонкий серп месяца почему-то тоже напоминали о цирке. Звезды, сначала висевшие неподвижно, теперь раскачивались и моргали, и одна за одной исчезали в темноте неба, а месяц вдруг перевернулся и стал похож на улыбку Чеширского кота. Кот смеялся над ним и при этом был вовсе не котом, а Арлекином. Он улыбался таинственно и манил Джонатана за собой, туда, где небо из темно-синего становилось багровым, с мрачно-алыми отблесками пламени. Джонатан, даже лежа в своей постели, мог чувствовать исходящий оттуда жар, а на его лицо оседал теплый жирный пепел.
Джонатан проснулся от пронзительного звона будильника, прихлопнул его рукой и перевел дыхание. Только сон, это был только сон… Он вскочил с кровати, счастливо потянулся, посмотрел на плечики, на которых должна была висеть его форма, но которой там сейчас не оказалось. Форма валялась комком в самом темном и пыльном углу. Джонатан сел обратно и закусил губу от нахлынувшего отчаяния: сном была только последняя часть его бреда, первая же – абсолютно реальна.
На кухне гремел посудой дядя. Выходить не хотелось. Можно было сказаться больным и просидеть дома, но и в этом случае дядя все равно придет его проведать, а заодно и рассказать, что вчера Джонатан пустил под откос все свое счастливое будущее.
Джонатан оделся и все-таки прошлепал на кухню. Он сел за стол, не поднимая глаз. Щеки снова начинало жечь.
– Хорошо провел время? Голова болит? – невзначай поинтересовался дядя. – А я ведь предупреждал тебя, чтобы ты не перебрал.
– Что? – переспросил Джонатан недоверчиво. Он ожидал чего угодно, но только не этого.
– Если нужны таблетки, то они в верхнем ящике, – пояснил дядя. Он стоял около окна, глядя на улицу сквозь полупрозрачную серую занавеску. – Представляешь, они сказали мне, что не могут меня взять. Я уже слишком старый, сказали они, а на примете у них уже есть кто-то. Они, видите ли, имеют право забрать с собой только одного. Мне надо было соглашаться лет двадцать назад, сказали они, когда я был молодым и наивным, а сейчас зачем я им? На них даже возраст как будто не действует, Ирма такая же молодая. Если бы я согласился тогда, я тоже был бы таким…
– Ты… хочешь уехать вместе с цирком? – спросил Джонатан. В голове снова не складывалось одно с другим: это ему сейчас стоило жалеть о том, что произошло, но уж никак не дяде.
– Хотел. А теперь это уже не имеет значения. Мне отказали. Все, не бери в голову, – дядя повернулся к нему, – бери лучше яичницу, она сегодня съедобная.
Джонатан механически встал, положил на тарелку два яйца, хотя даже смотреть на еду не мог.
– Никто ничего не говорил про меня? Ты не слышал? – спросил он, все еще надеясь выпытать хоть что-нибудь.
Но дядя, похоже, был целиком занят своими переживаниями.
– Да кому ты нужен, – отмахнулся он и тоже сел за стол, рассеянно крутя в пальцах чайную ложечку, и снова погрузился в мысли.
И он оказался прав. Мир не спешил переворачиваться, и никто не клеймил Джонатана позором, когда тот, на всякий случай вжав голову в плечи, вышел из дома. Никто не показывал на него пальцем ни на улице, ни в университете, ни на пути обратно, к дяде домой. День прошел на удивление спокойно, и ближе к ночи Джонатан окончательно расслабился. Никто его не видел, а если и видел, то не узнал – спасибо маске.
«Только не снимай маску», – вспомнил он сказанные ему вчера слова. Вспомнил горячее дыхание на своих губах. Вспомнил обнимавшие его руки, надежные и крепкие, как стальные канаты. Вспомнил ослепившее его удовольствие, вырвавшее из реальности на несколько долгих минут. Джонатан подумал, спускаясь ладонью по напряженному животу вниз, что завтра он обязательно наведается в цирк еще раз.

На этот раз Арлекин был умнее и пошел другим путем. Сегодня он не предлагал Джонатану выпить, а заставлял просто стоять и смотреть. Давно стемнело, фонари погасили на время, и единственным источником света были разноцветные огни на сцене. Джонатана не очень интересовало происходящее там, и гораздо больше – стоящий рядом Арлекин. Но из уважения к нему Джонатан смотрел вперед и старался как можно реже поворачиваться в сторону своего спутника.
Вокруг столпилось столько народу, что даже стоять было тесно, но все молчали, глядя заворожено, прямо-таки не отрываясь ни на секунду и разинув рты, и только время от времени вскрикивали от испуга или восхищения. На сцене происходило какое-то масштабное действо с огнем и зеркалами, но Джонатан, хоть и пытался, не мог и не хотел вникнуть в его суть. Зато спустя некоторое время он уловил закономерность: когда толпа восторженно ахала, Арлекин выделывал руками какие-то пасы, словно дирижер, управляющий оркестром.
Джонатан, конечно, знал, зачем он сюда пришел, но осуществить желаемое он не мог. Было бы глупо и совершенно неестественно прийти и прямо в лоб сказать, что из всего цирка, из всех его представлений и чудес, он хотел бы только одного – переспать с Арлекином. А он хотел. Он видел огонь перед глазами, но его тело обжигало сбоку, как раз там, где, благодаря тесноте, его плечо и лопатка под тканью рубашки соприкасались с плечом и грудью Арлекина. Но при встрече тот никак не подал вида, что позавчера между ними произошло что-то необычное и из рядя вон выходящее. Арлекин улыбался и вел себя так спокойно и естественно, будто не произошло совсем ничего. Может, он вообще забыл, мало ли какие у этих циркачей нравы и порядки… А даже если и нет, вряд ли он захочет повторить, зачем бы ему сдался глупый, юный и неопытный Джонатан? Но если не сдался, то зачем Арлекин уже который день подряд выискивает его среди остальных людей в масках?
Джонатан запутался. Постоянные случайные прикосновения сзади доводили до дрожи и чуть ли не до слез. Он ничего уже не понимал, кроме того, что хочет прямо сейчас развернуться, повиснуть на шее, найти губы и прижаться всем телом. Но сделать это он не решался, к тому же, Арлекин был явно занят.
Он даже не заметил, как представление закончилось. Джонатан понял это только по зашумевшим вокруг них аплодисментам, как ливень по жестяной крыше. На сцене раскланивались и улыбались ярко обведенными ртами артисты. Кажется, пора было уходить.
На плечо уже привычно легла тяжелая ладонь, и Джонатан снова почувствовал, как горячая волна от прикосновения ударила в голову и в пах. Он остановился, закусывая щеку изнутри, чтобы прийти в себя хоть чуть-чуть.
– Тебе не понравилось, – с досадой констатировал Арлекин. Джонатан подумал, что отпираться бесполезно и бессмысленно, и пожал плечами. – Жаль, вышло очень даже неплохо.
– Ну извини, – огрызнулся он, вскидывая голову, и выпалил: – Может, у тебя есть еще идеи, как меня развлечь?
Сказал и обалдел от собственной наглости. Арлекин мог бы разозлиться, но тот расхохотался громко, задирая голову к небу, к висящему высоко в синеве месяцу. Джонатан криво улыбнулся, стоя столбом и не зная, куда ему деться, а потом развернулся резко и пошел в сторону.
Надоело. Нечего ему тут делать. Зря он вообще сегодня пришел.
Раскатистый смех за спиной все не прекращался, и это было отличным стимулом для того, чтобы идти быстрее.
Никто его не останавливал и не преследовал, и Джонатан, поначалу запыхавшись, замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Перед его глазами обжимались на скамейках парочки: мужчина и женщина, две женщины, два мужчины, – все как на подбор. Под веками противно защипало. Джонатан махнул рукой, подзывая полуголую девицу на каблуках и с подносом на голове.
– Скучаешь, милый? – сверкнула она зелеными глазами из-под густых черных ресниц, склонившись перед ним в поклоне, чтобы Джонатану было удобнее дотянуться до напитков. Вопрос сбил его с толку. Джонатан непонимающе нахмурился, кивнул, затем замотал головой и покраснел. Девица обнажила в улыбке жемчужно-белые зубы. – Если хочешь, я помогу тебе развеяться. Хочешь?
Джонатан задумался. Первым желанием было отказаться от предложения, но потом мысль переключиться на эту девицу показалась ему не такой уж и плохой. Сейчас ему больше всего хотелось отвлечься и сбросить никак не отпускающее напряжение.
– Я сам ему помогу, – Джонатан услышал знакомый, низко вибрирующий голос за миг до того, как сзади, со спины его снова обвили руки.
Джонатан сделал глубокий вдох и захлебнулся воздухом, разом ставшим раскаленным и влажным. Он увидел, как девица улыбнулся шире, еще ниже согнулась в поклоне и исчезла в один момент. Хотя Джонатан уже не смотрел. Он закрыл глаза и безуспешно пытался выровнять дыхание. Он хотел бы, чтобы его сердце билось так же ровно, как те толчки, которые он ощущал левым плечом, чуть выше лопатки.
– Не думай, что я отпущу тебя теперь, – услышал Джонатан, уха коснулось теплое дыхание. Он снова чувствовал себя дураком, но сейчас это волновало его меньше всего. Он осознал, что держит в пальцах горлышко бутылки только тогда, когда ее вытащили из его рук. Затылком он ощутил, как по горлу Арлекина прокатился глоток. Джонатану было хорошо. Он стоял бы так, в чужих крепких объятиях, еще много часов. Стоял бы, если бы не хотел большего.
– Я знаю, чего ты хочешь, – говорил Арлекин, и в его голосе ясно слышалась улыбка. – Конечно, я дам тебе все, что бы ты ни попросил. Но сначала выпей, у тебя в горле пересохло.
Джонатан кивнул – действительно, выпить сейчас было отличной идеей, может, тогда его перестанет так трясти и постоянно бросать в жар. Он быстро облизал губы, прежде чем к ним поднесли теплое влажное горлышко, и Джонатан сделал глоток.
Рот и горло обожгло какими-то сладкими едкими пряностями, и Джонатан от неожиданности едва не закашлялся, но не успел: руки, до этого обнимавшие, теперь развернули его. Джонатан не успевал понять, что происходит, когда его уже целовали, сначала властно и настойчиво, потом нежнее и медленнее. Джонатан тонул, он не мог сделать вдох. Голова кружилась, но казалась до странного легкой, как накачанный гелием воздушный шарик, зато внизу, в паху, тяжело ныло и требовало прикосновения.
Джонатан застонал, когда обе ладони подхватили его под зад и подняли вверх, усаживая на пояс, но его стон поймали и поглотили губы.
– Пошли отсюда, – успел шепнуть Арлекин, не разрывая поцелуя. Джонатан судорожно кивнул несколько раз, смысл сказанного дошел до него уже позже.
Джонатан понятия не имел, что так бывает, что можно полностью потерять голову от непрекращающихся поцелуев, от ладоней, горячих даже сквозь брюки и ткань перчаток, поглаживающих его бедра с внутренне стороны, от пробравшихся под рубашку и царапающих позвоночник пальцев. Арлекин быстро шел куда-то – Джонатан не мог видеть, куда, он смотрел только в темные, притягивающие к себе глаза с мрачным, звериным огоньком в глубине. Он цеплялся за шею, зарывался дрожащими пальцами в волосы и бессильно сжимал их в кулаках; он обнимал талию Арлекина ногами и рва терся членом о твердый живот.
По голове внезапно проехалась грубая плотная ткань – они вошли под полог шатра. Джонатан глубоко вдохнул в надежде прийти в себя хоть немного, пока Арлекин, оторвавшись от него, осмотрелся по сторонам и двинулся дальше. Идти теперь было недолго, спустя несколько шагов его уронили на кучу пестрых цветастых тряпок, в которых можно было опознать недавно виденные им юбки цыганок.
Джонатан откинулся назад, на локти, поднял глаза и невольно сглотнул, а во рту разом пересохло: облегающий тело костюм Арлекина не скрывал ничего, и стояло у него тоже очень красноречиво. Джонатан поднял взгляд еще выше, увидел сияющую в желтой полутьме шатра улыбку, все те же глаза, и упал на спину. Чем бы это ни оказалось, он этого хотел сейчас до умопомрачения. Рука сама по себе потянулась к ремню брюк, пальцы коснулись прохладной металлической пряжки, и тут же отлетели в сторону, зажатые в руке Арлекином.
– Я сам, – Джонатан услышал около уха низкий сдерживаемый рык, от которого мурашки побежали вниз по спине.
Арлекин сидел на нем сверху, зажав его бедра своими коленями, и удерживал одной рукой за запястье над головой. Другая рука неторопливо расстегивала пуговицы на рубашке, слишком неторопливо, не прикасаясь больше нигде. Редкие, теплые касания руки в перчатке к оголенной груди. Джонатан застонал недовольно, и рука взлетела, накрыв его губы. Джонатан облизнулся, сжал зубами кончик пальца, зацепил тонкую, раздражающую вечно ткань, стянул перчатку с руки и отбросил в сторону; он втянул в рот подушечку указательного пальца, прикусил ноготь, обвел языком – кожа была слегка солоноватой на вкус.
Тишина вдруг надавила на уши – ни звука, даже дыхания не слышно. Арлекин смотрел на него сверху мутными, бездонными глазами. Джонатан выпустил палец изо рта, в последний раз лизнув. От волнения, что он что-то делает не так, в груди сдавило. Взгляд прожигал его насквозь. А в следующий миг его унесло, расплющило и раздавило ураганом, которому он не мог и не хотел сопротивляться. Его целовали везде – губы, виски щеки, подбородок, шею и плечи, цепляли зубами ставшие вдруг до боли чувствительными соски; его освободили от остатков одежды в один момент, не прекращая целовать и гладить; его крутили в руках, как куклу, перевернули на живот, коленом раздвинули ноги, прикусили кожу на пояснице, потом выше, между лопаток, и там, где плечо переходит в шею, придавливая одновременно сверху всем весом. Джонатан уже не помнил ничего, он выгибался всем телом навстречу Арлекину и в голос стонал. Он чувствовал зубы, сомкнувшиеся на его шее, и руки, касающиеся везде, кроме тех мест, где они нужны были больше всего. Джонатан даже не понял, не почувствовал момент, когда в него проник палец, твердый и влажный, зато он отлично понял, что все те ласки, что были раньше, всего лишь игра. Но теперь хотелось еще большего. Джонатан застонал протяжно и выгнулся, насаживаясь настолько, насколько это было возможно. Арлекин отпустил его шею только для того, чтобы стиснуть зубами мочку, шипя что-то про то, чтобы он, Джонатан, не дергался раньше времени или завтра он не сможет ходить и точно сюда не придет. Но это было уже бесполезно. Джонатан тяжело кивнул, выдавил из горла что-то жалобно-просящее и снова двинул задом навстречу. Арлекин сквозь зубы выругался и наконец стянул с себя штаны. Палец исчез, вместо него сзади уперлось горячее, гораздо больше по размеру, и мучительно, издевательски медленно стало давить, раздвигая мышцы и погружаясь внутрь. Джонатан поглубже вдохнул, двинул бедрами и насадился до конца. Он еще слышал, как охнул Арлекин, прежде чем разряд электричества прошил весь его позвоночник, и в глазах вспыхнули искры.


Встать, чтобы найти одежду, было лень, да и одеваться не хотелось, поэтому Джонатан, чуть поворочавшись, завернулся в одну из юбок, которая неожиданно оказалась огромной и напоминала еще один шатер. От тряпок пахло пылью и старой, прогорклой косметикой, как много-много лет назад пахло в доме у бабушки. Джонатан лежал на боку, выпростав из юбки только плечи и руки, и смотрел на сидящего по-турецки рядом с ним Арлекина. Тот снова глядел в пустоту перед собой. У Джонатана, впрочем, тоже не было ни одной мысли в голове, только охватившая все тело сладкая, тягучая усталость.
– Хочешь? – Арлекин повернулся к нему, предлагая неизвестно откуда взявшуюся здесь початую бутылку.
Джонатан протянул руку навстречу и чуть было не отдернул, когда их пальцы случайно столкнулись. Приподнявшись немного, он осторожно сделал сначала один глоток, а затем еще несколько. Напиток успел хорошенько выветриться, и теперь его можно было пить.
– Иди сюда, – Арлекин хлопнул по бедру ладонью, и Джонатан с готовностью подполз и устроился на нем щекой, потерся в избытке чувств.
– А нам сюда можно? Нас не выгонят?
– Никто нас не выгонит. – Арлекин весело усмехнулся, опустив к нему голову. – Это мой цирк.
Джонатан если и был удивлен, то только слегка. Теперь он думал, что всегда об этом знал.
– Шутишь? – на всякий случай переспросил он.
Арлекин вместо ответа поднял руки, сводя их в какой-то странной, неестественной позиции – Джонатан понял смысл лишь несколько секунд спустя. Позади них в полог шатра бил свет от фонаря, и теперь тень на противоположной стенке, изображающая козла, отрицательно помотала головой, а затем прекратилась в свинью, в жующего верблюда, в попугая на ветке и в парящую птицу. Джонатан смотрел на превращения с улыбкой во все лицо.
– Ты сам мог бы выступать на сцене, – сказал он.
– Мог бы. – Теперь тень изображала хомяка с неправдоподобно толстыми щеками. – Но это не моя работа.
– А что тогда твоя? – Джонатан перевернулся на спину, отвлекаясь от тени-голубя, чтобы удобнее было смотреть на лицо Арлекина. – Это – тоже твоя обязанность?
– Это – вышло случайно, – Арлекин наконец опустил руки и провел пальцем по спинке носа Джонатана от переносицы до кончика. Джонатан поморщился, кривляясь, но внутри него, в груди, стало тепло до того, что он готов был растаять прямо здесь и сейчас, лежа у Арлекина на коленях.


Казалось, что цирк расцветает на глазах. Теперь разноцветные фонарики светились еще ярче, люди смеялись громче, а костюмы циркачей переливались в свете всеми цветами радуги. С цирка как будто сдернули мутную полупрозрачную пленку, скрывавшую до этого весь его блеск. Джонатан теперь видел это, лавируя с Арлекином в обнимку между людьми.
Тот таскал его за собой всюду: на выступления, за кулисы, в маленькие тесные каморки без окон, где репетировали свои сценки клоуны; они ходили между вольерами с тиграми и львами, внутри которых звонко щелкали кнутами и покрикивали на зверей дрессировщики. Джонатан смотрел на все это с интересом, потому что все это принадлежало Арлекину. Он уже несколько дней подряд не посещал университет, все время проводя в цирке и уходя отсюда только под утро. Арлекин тогда провожал его чуть ли не до дома дяди, каждый раз затаскивая в один из темных переулков, где ближе к рассвету уже не было никого. Он сдергивал с Джонатана брюки одним рывком, подхватывал на руки и любил долго и мучительно-жадно. В спину впечатывалась и царапала кирпичная кладка, когда его прибивали к стене ровными, глубокими толчками. Джонатан все чаще чувствовал, что его уносит от реальности далеко-далеко, что еще немного, и он точно сойдет с ума, и хотел только одного: чтобы на этот раз цирк не уезжал из города как можно дольше.
По утрам Джонатан больше не виделся с дядей – тот тоже не приходил ночевать. Зато однажды, в одном из цветной вереницы шатров, где они побывали, Джонатан увидел краем глаза в одном из закутков, как целуется его дядя с той самой красивой, но двухголовой женщиной из цирка уродов, и быстро отвел взгляд, проходя мимо.
Иногда Арлекин, всегда сверкающий улыбкой, становился задумчивым или мрачным, глядя на него, но это быстро проходило, стоило только Джонатану уткнуться носом в его шею и провести руками по бокам вниз. Джонатан, дорвавшись, все время хотел прикасаться к его телу – оно было твердым, как дерево, горячим и нечеловечески гибким одновременно, – и Арлекину это, похоже, тоже нравилось.
Арлекин уходил иногда, оставляя его одного, и тогда Джонатан обычно засыпал, завернувшись в какой-нибудь яркий пыльный занавес между декорациями. Циркачи сначала смотрели на него косо и посмеивались, но быстро привыкли и даже иногда звали посидеть к себе. Джонатан шел и сидел с ними, но очень скоро ему становилось скучно. Мир снова тускнел, и он ждал возвращения Арлекина.
– Только к гадалкам не подходи, а лучше обходи их стороной, – сказал Арлекин ему однажды, и это был единственный совет чего-то не делать. – Они тебе такого будущего напредсказывают, что лучше сразу пойти и удавиться. Даже я нарвался…
Джонатан никогда не хотел лезть к гадалкам, а теперь – тем более. Зато когда он бродил так в одиночку, скучая, девочка с белыми волосами и в костюме пастушки всунула ему в руки букет из маков и ромашек. Маки Арлекин выкинул сразу, а с венком из ромашек на голове Джонатан таскался весь день, пока тот не потерялся где-то среди улиц ближе к утру.

– Я только одного не могу понять, – упрямо согнув шею, говорил Арлекин, пристально глядя на Джонатана из-под прорезей красной маски. Маска ничего не скрывала – вряд ли лицо Арлекина сильно изменилось бы, не будь ее на месте. И именно поэтому Джонатану постоянно хотелось эту маску стянуть и нацепить на лоб. Пару раз он даже порывался это сделать, но был ненавязчиво остановлен, и на этом попытки прекратил. И все-таки она мешала, когда они оставались вдвоем, когда между ними не оставалось ни лишнего миллиметра. Свою маску Джонатан тоже не снимал, но она, по крайней мере, не доставляла ему неудобства.
– Ты меня слышишь? – Арлекин прервал его мысли, и Джонатан только сейчас понял, что тот что-то говорил.
– Что? – он переспросил, смутившись.
– Я не могу понять, что тебе вообще понадобилось здесь, – Арлекин спрашивал его со странной настойчивостью. – Тебе не нравится цирк, не нравятся маскарад и здешние развлечения, ты не рвешься веселиться и гулять, как все, ты все время проводишь только со мной. Как ты вообще здесь оказался, если тебе ничего не нужно?
– Меня дядя привел, – Джонатан улыбнулся. – Я и не собирался сюда идти, это случайно вышло. Это так важно?
– Это очень важно. Случайностей не бывает, ты знаешь? – Арлекин блеснул глазами и улыбнулся в ответ. Джонатан ничего не знал про случайности, ему сейчас хотелось целоваться. – Есть просто множество ниточек…
– Кто-то привел меня сюда? – удивился Джонатан.
– Кто-то привел тебя ко мне… – Арлекин ответил задумчиво, водя ногтями вверх и вниз по позвоночнику Джонатана. – Ты спрашивал, в чем моя работа? Я ищу людей. Каждый раз, в каждом городе я вижу среди толпы тех, кто тоже ищет взглядом чего-то и никак не может найти. Кто-то приходит сюда из страшной нищеты, кто-то, наоборот, из сказочного богатства, связывающего по рукам и ногам. Кто-то ищет свободы, кто-то – острых ощущений, выпивки и женщин. Они все ищут своего чуда, а я сразу вижу таких, и я даю им то, чего они хотят. Делаю их счастливыми, а затем забираю их с собой. Я никогда не ошибался, но тебе ничего здесь не нужно.
Он замолчал, но продолжал смотреть. Язык прилип к небу, и Джонатан, хоть и хотел, не мог сказать, что главное чудо здесь – сам Арлекин. Он понял прямо сейчас, что эти самые ниточки существуют, что одна из них, такая тонкая и острая, что боли он почти и не почувствовал, прошила его сердце насквозь. Этой ниткой был взгляд.
– И знаешь, что самое смешное? Я уже много, очень много лет не видел никого настолько наивного и никого так сильно не хотел забрать себе.
– Ты хочешь, чтобы я уехал вместе с цирком? – Джонатан слышал его слова и сам говорил, как будто во сне. Он не сразу поверил в услышанное, а когда понял, что Арлекин не шутит, что тот хочет забрать его с собой, стало жутко.
– Да. Я хочу, чтобы ты остался со мной, навсегда, – Арлекин кивнул.
– Хорошо, – Джонатан, как зеркальное отражение, повторил кивок.
– Ты больше никогда не будешь жить в своем маленьком и уютном городке.
– Да.
– Ты будешь бесконечно мотаться по свету и делать то, что я скажу.
– Хорошо.
Нитка каждый раз натягивалась и резала по живому, а потом ослаблялась.
– Мне неприятно сообщать тебе об этом, но после смерти твоя душа попадет в ад.
– Хорошо.
– Ты хорошо понимаешь, что я говорю? – голос наконец-то смягчился, пальцы погладили по щеке. Стало немного легче, и туман в голове чуть рассеялся.
– Не очень, – честно признался Джонатан и криво улыбнулся. Губы не слушались.
– Ну и неважно, – теперь Арлекин снова засверкал глазами довольно и сыто. Джонатан никогда не успевал понять, как тот двигается, но только что Арлекин лежал напротив него и смотрел прямо в лицо, а теперь уже нависал над ним, перевернув Джонатана на спину и заглядывая в глаза, прежде чем впиться в его рот. И сразу стало хорошо, потому что сердце больше ничто не сжимало и не резало на части.
– Я хочу быть с тобой, – Джонатан едва успел выдохнуть, а после этого он не мог уже произнести ни слова.

– Когда ты придешь сюда завтра, ты должен будешь поставить всего одну подпись, – говорил Арлекин быстро ему на прощание. – И тогда ты сможешь отправиться со мной. Если ты хочешь, конечно.
– Я буду завтра, – Джонатан кивнул замедленно.
За прошедший день он устал больше, чем за всю свою жизнь разом. Он не врал, он на самом деле хотел больше всего на свете быть с Арлекином. И тот тоже хотел, Джонатан это знал, чувствовал в каждом слове, движении и жесте. Но он сомневался, и чем больше времени проходило, тем сильнее становились сомнения. Он снова ворочался и не мог сомкнуть глаз, даже когда звезды за окном потускнели, и небо из темно-синего стало прозрачно-голубым. Джонатану было страшно.
В доме было пусто, дядя до сих пор не вернулся. Джонатан уже хотел встать, чтобы пойти и поставить эту одну чертову подпись, но от волнения не мог и пошевелиться. Он помнил все, каждое слово, сказанное ему Арлекином, и не собирался отказываться от того, что сказал сам, но…
Солнце уже встало и поднялось высоко, а он так и не смог ни заснуть, ни успокоиться. Когда лучи подползли выше и стали бить ему по глазам, подняться с постели все-таки пришлось.
Джонатан хотел позавтракать, но еда не лезла ему в горло, он не мог выпить даже глоток воды. Он все время думал о том, что это все в последний раз: в последний раз он наливает воду в прозрачный стеклянный стакан, в последний раз ставит на конфорку чайник, садится за стол, встает, на дрожащих ногах подходит к окну и видит двор… Наверное, те волшебные бутылочки, которые раздают в цирке всем подряд, помогли бы ему успокоиться, и значит, надо было туда прийти. Он очень хотел увидеть Арлекина.
Джонатан понял, что что-то не так, сразу же, как только вышел из дома. Солнце палило слишком сильно, но ветер был холодным и пронизывающим. И слишком тихо. И ни одного человека в маске на улицах. И пустая, совершенно голая, мертвая, сверкающая серым асфальтом площадь. И никакого цирка, больше никакого цирка.
Джонатан стянул с лица ненужную больше голубую, расшитую бисером и перьями, маску и бросил ее в стоящую рядом урну. На дне одиноко валялась смятая в комок цирковая программка.
– Что, сынок, неожиданно, да? – сзади к нему подошел какой-то незнакомый мужчина с круглым пивным животиком. – Они всегда уезжают неожиданно. Вот еще вчера все стояло, а вот их уже и след простыл. Зато повеселились от души, так ведь?
– Так, – повторил Джонатан.
Почему-то сейчас он даже не мог понять, рад он или нет.


Дядя Джеффри так и не вернулся, ни на следующий день, ни через неделю. Через месяц, когда вернулись с отдыха родители, Джонатан даже не мог сказать, были ли цирк и Арлекин реальностью, или это плод его ненормальной фантазии. Когда с плеча исчез последний след от зубов, не осталось ничего. Только дядя исчез…
Джонатан надеялся, что это пройдет, что когда-нибудь, рано или поздно, он снова сможет чувствовать себя нормально, радоваться жизни и улыбаться искренне. Шли дни и складывались в месяца, но легче не становилось. С ним никто не хотел говорить о цирке, и нигде не найти было сведений, только изредка всплывали крошечные, абсолютно бесполезные заметки в газетах. Теперь Джонатан искал.
«Случайностей не бывает», – сказал ему Арлекин, и Джонатан помнил эти слова, когда, спустя несколько лет бесплодных поисков и ожиданий, ушел из дома. Он ездил из города в город с надеждой, что если кто-то привел его к цирку однажды, то приведет и во второй раз. Кем бы ни был тот, кто держит все ниточки в своих руках, он обязательно сведет их снова, рано или поздно, хотя бы ради того, чтобы посмотреть, чем все это закончится.